Разговор как-то сам собой стих, начал стихать и дождь. В конце улочки показался вымокший до нитки Богородица.
– Ты-то куда? – крикнул Юра, высунувшись из кабины.
– Да я подумал, вы там с мешками корячитесь, а я на лавочке сижу… Вот и пришёл.
– Ладно, – сказал Юра. – Это уже не дождь, а слёзы. Давайте разгружать.
Сетки перетаскали живой рукой, уложили на поддоны, заранее подготовленные рачительным Ашуром. Оглядели плоды своего труда: луковицы жёлтые, нарядные, в шуршащей чистой шелухе, которой так хорошо красить яйца на Пасху. Ни одна не подмочена и не помята. Конечно, по совести говоря, это плоды труда Ашура и его большой семьи, но всё-таки и Юра с Богородицей приложили к ним свои руки, и карачаевский лук это запомнил. Всякий плод помнит прикосновение любых рук и, как сказал бы экономист, доносит его до потребителя. Бывает, разрежешь луковицу, а она слаще яблока! И, плача от жгучей сладости, принимаешься есть искрящиеся кольца и не можешь оторваться от этакой вкусноты. Это значит, заботливые руки растили лук, везли и укладывали тебе в кошёлку. А если ты для растившего лук не человек, а безликий потребитель, такой лук лучше не покупать.
Строго говоря, вышесказанное относится не только к луку.
Подошёл Ашур, протянул две сотенные бумажки.
– Так хорошо?
– Что ты!.. – испугался Юра. – Мы же не за деньги, мы так помогли. Ведь лук бы и вправду пропал!
– Ты меня слушай! – в голосе Ашура послышалась неожиданная твёрдость. – Вы хорошие люди, вы мне сильно помогли, за это вам спасибо! Но за работу нужно деньги. Это тоже у вас, у русских, неправильно. Я плохо говорил, что вы все бездельники. У вас есть люди, которые умеют работать и любят работать. Но почему вы считаете стыдным брать деньги за хорошую работу? Почему у вас стыдно быть богатым? Вы же деньги не украли, вы их заработали! Вот ты будешь работать бесплатно, жить как нищий и чувствовать себя духовно богатым. А другой, глядя на тебя, подумает: брать деньги за работу стыдно, а работать за просто так я не хочу. И он вообще не станет работать. Ты подумай, может быть, у вас потому и работают мало, что зарабатывать считается стыдным?
– Ну… – протянул Юра.
– Не надо «ну». Бери деньги и никогда больше не отказывайся от того, что честно заработал.
Двести рублей очень вовремя пополнили изрядно прохудившийся бюджет странников. Но главное, они посеяли сомнение в их бескорыстных душах. Оно ведь и вправду получается: если нехорошо получать деньги за работу, то и работать нехорошо. А это значит, что работать за бесплатно – глупо и безнравственно. Такая работа, вопреки кажущейся очевидности, никого не воспитывает, а напротив, служит дурным примером. Вот как тут быть?
– Неладно что-то в Датском королевстве… – вздохнул Юра. При чём тут Датское королевство, он и сам не мог сказать, но так говаривала его первая учительница, Клавдия Степановна, когда разбирала Юрины ошибки, и слова эти пришлись к месту очень кстати.
– Родненькие, а вы, случаем, не в Савелово едете? У нас там как раз дорогу ремонтируют. Подкинули бы меня, а?
Опять тётка, словно списанная с предыдущих, и мешки при ней. Не двадцать, конечно, но для женских плеч и двух более чем достаточно. Смотрит с надеждой: вдруг мужики и впрямь едут в это неведомое Савелово? И как, скажите, брать с такой деньги? Но главное… ведь собирались ни в коем случае в сторону не сворачивать, покуда в Москву не въедут. А теперь посудите сами: где Москва и где Савелово?
Так и ползли, на судьбу не жалуясь, радуясь, что места пошли сухие, и не думая, что Тверь стоит на окраине огромнейших болот, питающих истоки Волги, а само название «Москва» в переводе со старых угорских языков означает «болотистая речка». И таким манером заехали в Ярославскую область.
Оно бы и ничего, Ярославль тоже граничит с Москвой, и Волгу удалось форсировать, правда не в Кашине, а в Угличе – криминальной столице русского царства времён богобоязненного Фёдора Иоанновича.
Места были свои, лесные, только древнеславянский протяжный говор, где до сих пор слыхать отмершие гласные ер и ять, сменился бойкой ярославской скороговоркою с проглатыванием всех, кажется, букв, что отмерших, что живых. И ласковое новгородское «жаланненькой» сменилось на такое же ласковое, но куда более краткое «милок».
– Далёко, милок, едете?
– В Москву.
– Ишь, куда… Токо так вы к Москве не попадёте. Тудой дорога к Ростову.
– Нам говорили, можно и так…
– Можно-то можно, токо осторожно. Поезда ходят хорошо, а вашей машине неделя ходу.
– Ладно, разберёмся. Переночевать-то у вас есть где?
– Не знаю, милок, что и сказать. Эт’ дело такое, многие боятся. У Нинки можно бы, тока у ей мужик параличный лежит, расслабило его. А сын в запое. Трактор купил, вот и обмывает, месяц уже. Сейчас и вовсе кудой-то убрёл, так что Нина вас не пустит. Вот у Васи Фёдорова можно, ён разведённый, живёт один, ему бояться нечего. Жена в Киеве осталась, и дочка взрослая. Прежде-то Вася офицером был во флоте. А спился, водка его сборола. Их на Севере как зашлют на дальний остров на всю зиму, то им и делать нечего, как водку пить. Вот и спортился мужик. А так ён добрый, вы ему бутылочку поставьте, и ён пустит.
– Не-е, мы сами не пьём и бутылочки у нас нет.
– Тогда и не знаю…
– А у вас-то можно?
– Ой, что вы! Я боюсь, да и места в избе нету…
Юра хотел сказать, что уж их-то бояться не надо, но потом вспомнил про досрочно освобождённого Саню Голубева (сбитые костяшки на кулаке ещё не вполне зажили) и не стал настаивать. Народ по деревням живёт пуганый, незачем пугать его сильней.
– Нам бы хоть на сене пристроиться, – попросил Богородица.
– Так эт’, милки, сколько угодно! – сразу оживилась старушка. – Вона сараи за деревней – выбирай любой. И тоголетнее сено есть, и свежее… И хорошо там, никто не потревожит!
– Поехали, – обречённо сказал Юра, которому очень не хотелось ночевать на улице. Ночи уже были прохладные, хотя если зарыться в сено как следует, то утренник пройдёт незамеченным.
Подъехали к сараям, выбрали тот, что с сеголетним сеном. С виду сено было одинаковым, но запах сразу сказался.
– Ты на бабку-то не серчай, – сказал Богородица. – Откуда ей знать, что мы за люди?
– Я и не серчаю, но всё равно обидно.
Кинули куртки на сено, достали немудрящую снедь, приготовились ужинать. Почему-то вдруг подумалось, что поприелся за последние два месяца копчёный сыр и частик в томате. А спецовка и цивильный костюм, такие жаркие в июне, даже в первые августовские ночи уже не кажутся надёжной защитой.
Нет, решимость доехать и повидать Москву ничуть не уменьшилась, просто тоска взяла, что опять никто не пустил переночевать. В прошлые века народ как-то ходил по земле и не пропадал подчистую. Конечно, тогда всяких постоялых дворов было побольше, чем сегодня колхозных гостиниц, но ведь и в избы пускали. И куда растратилось знаменитое русское гостеприимство? Каждый сам по себе, каждый сам за себя, один Богородица за всех. Потому и бродит по миру бомжом.
– Эй, милки? – раздался снаружи голос давешней негостеприимной бабки. – Как вы там, живы? Нате, я вам покушать принесла.
Всё-таки мало надо для счастья! Горячая картошка, зелёный лук и благоухающее жареными семечками подсолнечное масло. Самые прекрасные русские ароматы. Навязшую в зубах рекламу: «Запах еды, а не масла!» – иначе как вражеской диверсией нельзя назвать. Какой может быть запах еды без масла? Тогда уж лучше касторкой картошку поливать, тоже пахнуть не будет.
Когда сидишь над миской, источающей картофельный пар, совершенно невозможно поверить, что каких-то двести лет назад ничего этого на Руси не было. Лопали пареную репу, гороховую и ячную кашу с конопляным маслицем. Крестьянин Бокарёв, что первым среди людей отжал масло из семян подсолнечника, двести лет назад уже родился, но бегал без порток, в одной рубашонке. А впереди ещё были картофельные бунты и злое прозвище «чёртово яблоко», данное административно вводимой картошке. Недаром сказано: «Насильно мил не будешь». И в то же время тот же народ объявил: «Стерпится – слюбится». Кто-то подумает: «Неувязка!» – а на деле никакого противоречия нет, есть правда жизни. Холоп опричных времён в нынешней стране Россию, поди, и не узнал бы, а она та же самая. И сколько бы ни стонали профессиональные плакальщики о гибели русской земли, «Сникерсом» Русь не задавишь – она и не такое видывала.