И от этого строя прямо к нарушителям государственной границы шагал до оскомины знакомый сотрудник МВД. Он ещё издали приложил руку к козырьку парадной фуражки, готовясь представляться, хотя начальство, как известно, в представлении не нуждается, начальство нужно знать в лицо.

Юра как замороженный полез в бумажник, где сиротливо ютилась последняя сотенка. Синюхов что-то говорил, стоя с приставленной к виску ладонью, словно собирался застрелиться разом из пяти пальцев. Юра не слышал, что ему говорят, помрачённого рассудка достигли лишь последние слова:

– …командующий парадом генерал-полковник Синюхов!

Синюхов оторвал ладонь от козырька и вытянулся во фрунт.

– Здравствуйте, – растерянно сказал Юра.

– Здрав, жлав, гав-гав! – слаженно проскандировал строй.

Оркестр грянул встречный марш.

– Не ожидал вас здесь встретить…

– Ура! Ура! Ура!!!

Юра стоял возле своего катка с нелепо протянутой сотнягой, а генерал-полковник Синюхов уже говорил речь, обращаясь не то к путешественникам, не то к воинским шеренгам. Мелькали по-нехорошему знакомые слова: ограниченный контингент, интернациональный долг, лучшие из лучших. Оркестр грянул «Прощание славянки», шлагбаум пополз вверх. Теперь в небо смотрели два полосатых столба: один с птицей, второй покуда – без.

– Так я могу ехать? – глупо спросил Юра.

– Разумеется!

– И сто рублей не возьмёте?

– Какие могут быть деньги в такую минуту? Оставьте на память.

Каток медленно въехал на мост. Сводный хор в сопровождении оркестра и многократного горного эха провожал уезжающих строевой песней:

– Не нравится мне эта песня и вообще всё происходящее не нравится, – сформулировал Юра своё мнение.

– Мне тоже не нравится, – согласился Богородица. – Песня у них хоть и громкая, а не воодушевляет. Поэтому их через мост и не пускают. А мы свою споём, народную.

И Богородица запел вполголоса, но решительно, словно подпольщик на конспиративной квартире:

– Поёшь-то ты хорошо, а едем мы куда? – впервые усомнился Юра в правильности выбранного пути. – Неохота мне ни контингентом быть, ни ограниченным. Боюсь, не сыщем мы на этом пути правды.

– Ты же сам говорил: Земля – круглая. Был бы путь прям, а правда всюду сыщется. Главное, знать зачем едешь и чтобы грех на сторону не кренил. А синюховское напутствие – чёрта ли в нём? – не бери в голову. Асфальтовый каток – единственный вид бронетехники, который не вызывает у нормальных людей желания взяться за гранатомёт. Так что рули прямо, а там – прорвёмся!

Глава 12

Вместо эпилога

Плохо не знать географии. Вот так едешь, горя не знаешь, а потом на пути оказывается океан, и всё – закончен поход, хотя океан и не Тихий, а Индийский. Он и поменьше и помельче (Марианская впадина, если автору не изменяет плохое знание географии, тоже в Тихом океане), но от этого не легче. На катке даже захудалого моря не форсируешь, не то что океан. Стой на бережку, чеши башку и решай, как дальше быть.

Тихий вечер опустился на долину Ганга. Издалека, под заливистые звуки гармошки доносилась народная песня: «Эх шудра я, Брахмапутра моя!» Индийский океан собачонкою свернулся у самых ног, льстя себя надеждою омыть кирзачи пришельцев.

Юра и Богородица сидели на хрустком ракушечнике, задумчиво глядя в сторону сказочного острова Ланки. Неподалёку расположился темнолицый йог. Он сидел в позе лотоса, невидящие глаза смотрели сквозь путешественников.

– Ты не беспокойся, – сказал ему Юра. – Мы сапоги в океане мыть не станем, мы же не юнцы зелёные, мы понимаем, что природу беречь надо.

– Скажите это на санскрите, и вы услышите правду! – произнёс темнолицый знакомым голосом.

– Ба, земляк! – обрадовался Юра. – Не пропал, значит! А я о тебе беспокоился!

Йог не ответил, снова уйдя в созерцание астрала.

– Зачем беспокоиться, я же говорил, что он не пропадёт, – тихо попенял Богородица. – Русский человек, ежели знает, куда ему надо, никогда с пути не собьётся. Петли может класть хуже зайца по первой пороше, но до места всегда доберётся.

– А я вот до Москвы не доехал, – вздохнул Юра. – Что же я теперь, не русский?

– Русский, это уж точно. Только делать тебе в Москве нечего, потому и не доехал. С братом ты повидался, у матери погостил, а всё остальное уже и неважно.

– Я слово дал назад не поворачивать, пока Москвы не увижу.

– Слово – это серьёзно, – согласился Богородица. – Помочь бы тебе, а как?

– Чего спрашиваешь? Ты же всемогущий…

– Всемогущий-то всемогущий, а прикинь, если океан засыпать или Москву сюда перетащить, от такого всемогущества, знаешь, сколько вреда получится? Так что думать никогда не вредно, особенно всемогущему.

Богородица задумался глубоко, словно впал в нирвану заодно с любителем санскрита. Юра сидел, насвистывал что-то народное.

– Говоришь, слово дал не поворачивать? – спросил очнувшийся Богородица. – Так и не поворачивай. Я каток разверну, а ты прямо поедешь, к дому…

– А ведь это выход, – признал Юра. – Жаль, Москвы так и не повидал.

В джунглях что-то затрещало, и тяжеловесный слон, неся на холке невозмутимого индуса, выступил на берег. Следом, исходя на лай, бежала маленькая белая собачонка. Ежесекундно рискуя попасть под тяжеловесную ногу, она наскакивала на слона и тявкала, хрипела, заливалась!

– Ну что, – сказал Богородица, – поглядеть хотел? Гляди, вот тебе: слон и Моськва.

– Какая же это Моськва? – весело сказал Юра. – Это моя Любанька. Ишь ты, в какую даль за хозяином примотала!

Следом на Любанькой из непроходимой чащи танцующей походкой вышла повзрослевшая четырнадцатилетняя Надька.

– Привет, пап, – сказала она. – Вот ты где. Накатался? Тогда давай к дому, у мамы обед стынет.

И всё сразу стало просто, ясно и понятно.

– Манёк, заводи! – крикнул Юра, вскакивая на ноги.

Богородица споро развернул каток, выводя его на широкую, единственно верную дорогу, ведущую к дому, а поскольку слово «заводи» всякие значения имеет, то и песню завёл, народную, как полагается в начале пути:

Юра уселся на водительское место, положил привычные руки на руль.

– Надька! Домой поедем! Сигай сюда! Прокачу с ветерком!

Это не конец, у жизни конца не бывает.