Заносить Юру в протокол следователь не стал; человек посторонний, понадобится – где его искать? – а дело чистое, пожар не криминальный. На всякий случай записал данные в книжку, а в протокол внёс только местных жителей.

Покуда старухи по одной забирались в милицейский газик, остальные продолжали судачить. Вопрос теперь стоял о похоронах.

– Гробик попросить маленький сделать, как для младеня. Пахомов сделает, я знаю. Костюмчик у меня есть, Васин и был, токо мал оказался, обувку куплю новую, в гробик сложу аккуратненько, а Васину костку в холстиночку заверну и сверху положу. Так оно и хорошо получится.

– Костюм-то ему зачем? – спросил Юра, перед глазами которого стоял обугленный кусок мяса, оставшийся от бывшего капитан-лейтенанта.

– А как же ён на том свете – голышом будет?

– Ежели он в рай попадёт, там ему казённое выдадут, а если в ад, то и это отнимут.

– И пускай отымают, а я всё сделаю как надо. Последненький ён у меня, больше братьев не осталось.

Так вот, всухую, без слезиночки оговаривали посмертную судьбу ушедшего. Депутат объясняла про страховку, а больше никакого наследства от Васи не предвиделось, разве что обрубленный провод, подводивший электричество к сгоревшему дому, кто-то из присутствующих свернул в кольцо и вручил новой хозяйке. Вряд ли родная дочь приедет из Киева оспаривать права на десять метров алюминиевой проволоки.

К огорчению старух, оставшийся от Васи кусок следователь забрал с собой, в криминалистическую лабораторию. Уехали пожарные, укатила депутатша, последним отбыл следователь. Теперь деревне предстояло жить, как будто ничего не случилось. Ещё день пожарище будет куриться тяжёлым паром, а народ ковыряться в горелом, пытаясь сыскать ещё какие останки, а потом и впрямь всё забудется, только Маша будет безуспешно требовать возвращения Васиной костки, которую никто, разумеется, не повезёт из областной криминалистической лаборатории в родную Васину деревню. И заказанный детский гробик останется бесполезно рассыхаться на чердаке Машиного дома.

Начали собираться и Юра с Богородицей. На прощание их накормили как следует, горячим. Можно было бы и в баню попроситься, смыть гарь и копоть, ради такого дела хозяева спасённых домов наскоро истопили бы не успевшую остыть баньку, но путешественники не стали зря озабочивать хозяев. И без того неловко слушать благодарности и похвалы. Эка заслуга – прибежали на пожар. Тут и впрямь любой поступил бы так же.

Уже перед самым отъездом к ним подошла Маруха, протянула скомканную десятку:

– Милки, если вы всё одно к Ростову едете, в Давыдово на час остановитесь, в церкви свечечку поставьте Николе Угоднику за Васеньку мово. Ён у меня грамотный был, в бога не верил, а всё пусть погорит свечка за грешную душеньку.

– Мы, вообще-то, на Переславль сворачивать хотели, – сказал Юра, – а оттуда к Москве. Там как, по дороге церкви есть?

– Есть, как не быть, токо там не наш приход. Наша церква в Давыдове.

– Так ведь бог-то один, – сказал Богородица.

– Бог, может, и один, а попы разные, – поправила старушка. – Помолиться в любую церкву зайти можно, а свечку ставить токо в своей. А хотя, чёрт ли с ней, ставьте в чужой, может, Васе и с неё полегчат. А я на неделе съезжу и в своей поставлю.

С тем и отбыли, имея поручение поставить свечку за упокой души безбожника Васьки. Когда один безбожник за другого безбожника в чужой церкви свечу ставит, неужто бог мимо такого дива молча пройдёт? Полегчает сгоревшему Васе в горящем аду, не может быть, чтобы не полегчало.

Отъехали на несколько километров, остановились на берегу речки и принялись мыться диким образом. Ильин день давно позади, вода в речке холодная, но покуда терпимо.

– Манёк, – позвал Юра, смыв с головы мыло, – глянь, у меня не клещ, часом, за ухом впился? Болит что-то…

– Какой сейчас клещ? Не время клещам, – заключил Богородица, тщательно исследовав Юрино ухо. – Ожог там у тебя.

Надо же, достал-таки его осколок раскалённого шифера! А сперва Юра и не почувствовал ничего, и только теперь пораненное место заболело. Так и деревенька – по-настоящему ещё ничего не почувствовала. Не стало Васи Фёдорова – и что с того? Меньше будет на деревне пьяного шума. А что улица зияет ещё одним пустырём, так нам не привыкать. Вот только зияние это и тишина грозят обратиться могильной пустотой и тишью. И картографы завтрашнего дня поперёк всех русских земель сделают краткое примечание: «нежил».

Простирнули одежду, натянули на себя мокрое, благо что солнышко палит, двинулись в путь.

– Эх, – произнёс Юра, пристально глядя перед собой, – что ж они делают, дураки? Ведь пропадём за такой жизнью. В городах это ещё не так заметно, а того не понимают, что город без деревни не проживёт, канадцы нас не век кормить будут. Третий месяц еду и всё жду: должна же где-то быть настоящая жизнь. А навстречу такое попадается, что глаза бы не смотрели. Может, зря ты, Манёк, по Руси ходишь? Может, тут уже спасать нечего, осталось только страну в морг свезти? Чего молчишь, Манёк, а?..

Богородица молчал долго, потом ответил:

– Правильно спрашиваешь. Вот так посмотришь на мир, поневоле нехорошие вопросы рождаются. Я и сам надеюсь, что за каким-то поворотом окажется вдруг замечательная жизнь, такая, которой не стыдно. А жизни этой всё никак не встречается.

– Чего тебе-то впустую надеяться, ты же говорил, что всё знаешь.

– Знаю, а всё равно надеюсь.

– Что-то я не понял… Так есть она или нету?

– Хороший ты человек, Юра, – произнёс Богородица после нового молчания, – но надежда у тебя всё-таки послабже моей. Ты уж не сердись, но я тебе правды не скажу.

– Ладно тебе, – сказал Юра чуть обиженно. – Это ещё посмотреть надо, кто из нас сильнее на лучшее надеется. А впрочем, не хочешь – не говори, я и без тебя знаю, что если не сейчас, то когда-нибудь всё станет как надо. Русский человек до конца никогда не издохнет. Чтобы такую простую штуку понять, всеведущества не нужно. Так что запевай народную!

– Вот это всегда пожалуйста:

А дом и впрямь далеко, и вернуться к нему можно только неезженой дорогой, если, конечно, хочешь, чтобы когда-нибудь всё стало как надо. Главное, не сворачивать с выбранного пути и надеяться на лучшее, даже когда умерла последняя надежда.

Глава 11

Галопом по европам

Места пошли не то чтобы голые, просто поля стали пошире и лес посветлей. Это в Новгородских краях можно сутками бродить по чащобе и человечьего жилья не сыскать. Плутают не только приезжие, но и старожилы, которым, кажется, каждая кочка должна быть знакома.

– У самого дома блудила-блудила… Знаю, что рядом, а места не признать! Уж я так изругалась, всех богов оскопила. И где меня чёрт кружил, до сих пор не пойму.

На юге тоже можно заблудиться, а всё лес уже не тот. Хотя, казалось бы, какие тут юга? Знаменитый чащами Муром, не говоря уже о Тамбове с его волками, поюжнее будет. Увы, посведены заповедные Муромские леса, прорежены так, что не узнать. Иного гринписовца послушаешь, так хоть вешайся; вообще, говорят, ничего не осталось. Впрочем, есть и добрые вести: пьяненький мужичок на рынке рассказывал, будто бы в один прекрасный день бригада лесорубов сдала делянку прям-таки идеальную, словно не вырубка это, а полянка лесная. Лесники поморщились и говорят: «Хотите ломаться – дело ваше, но штраф мы оформим на полную катушку». Мужики ругаться не стали, пожали плечами, будто бы так и надо. А через день возле лесничества остановились три навороченных джипа, вылезли оттуда навороченные бритоголовые мальчики и такого наворотили, что не приведи судьба. Доходчиво и очень больно объяснили мелкому лесному начальству, в чём его обязанности состоят. Получать, мол, будете не по сорок пять, а просто по пять рублей с куба, и чтоб к весне на делянках молодые сосенки зеленели. А иначе снова приедем и по второму разу объясним для тех, кто с первого недопонял.